40 дней без Буравкина

 

Однако соблюдают эту традицию практически все. Потому что это помогает погасить боль, которая вначале кажется невосполнимой. Потому что жизнь должна продолжаться. Она идёт своим чередом, через вечность прошлого в вечность будущего. 

 

 

Генадь Буравкин был из числа тех, благодаря кому осуществляется преемственность поколений, чьи мысли, слова и поступки поддерживают и укрепляют традиции, которых следует придерживаться нам всем, если мы хотим оставаться людьми и достойно прожить свою жизнь. 

В последнее десятилетие его земного срока  мы имели честь довольно тесно общаться с Геннадием Николаевичем — он был членом Рады белорусской интеллигенции и Общественного совета телеканала “Белсат”.  Однако я знал о нём с детства, и не только по его стихам, но и из разговоров родителей. Моя мама, Елена Колос, работала на возглавляемом Генадем Буравкиным Белорусском телевидении,  а отец, Георгий Колос, был театральным критиком  и членом Союза белорусских писателей, в котором также состоял поэт Генадь Буравкин. Позднее, когда я сам начал снимать кино, услышал о нём от артистов Купаловского театра в Минске и Колосовского театра в Витебске. Рассказывали о нём, как о каком – то феномене, абсолютно фантастическом в те времена.  По статусу — номенклатурный небожитель, Председатель Гостелерадио и член ЦК, что в нашей советской ситуации сразу же ассоциировалось с чем – то бесконечно чванливым, гонорливым и недоступным.  А по человеческой сути —  поэт, который уважает коллег по творческому цеху, с которым можно говорить откровенно и обо всём. И, что тоже немаловажно — говорить можно было по-белорусски!

 

Ещё поздней, придя на Белорусское  телевидение,  чтобы снять там несколько работ, я сам   ощутил эффект, который оказывала на этот коллектив личность Генадя Буравкина. После “Беларусьфильма”, где доминировала атмосфера взаимной коллегиальной неприязни и даже  враждебности, а также  равнодушия, а то и презрения к тому, что там было принято называть “национальным колоритом”,  я оказался в совершенно ином измерении. Люди на БТ были внимательны и доброжелательны друг к другу. Ощущалось чувство локтя,  дух команды, общий энтузиазм и стремление к переменам. Это была вторая половина 1980-х,  и очертания этих перемен вырисовывались всё рельефней, превратившись впоследствии в лозунги “Перестройки”. Для всего советского пространства с центром в Москве это были прежде всего  Демократия и Гласность, а для союзных республик, коей в то время являлась и Белоруссия — ещё и Национальное Возрождение.  

 

Белорусское телевидение, возглавляемое Генадем Буравкиным, неслучайно оказалось тогда в авангарде этих перемен.  При Буравкине там не велось  охоты на ведьм, люди имели привилегию думать свободно, и это свободомыслие воплощалось в их фильмах и передачах. Лит-драм редакцию тогда возглавляла Ольга Ипатова, которая вела великолепные, пользующиеся огромной популярностью передачи “Ліра”,   передачи о театре блистательно вёл Вячеслав Ракицкий, передачи о белорусском языке — Владимир Содаль, “Тэлесябрыну” — Донат Яконюк. Без преувеличения вся Беларусь тогда смотрела публицистические передачи “Крок”. 

 

Всё это были люди самобытные, щедро наделённые  даром экранного обаяния, притягивавшего миллионы зрителей. Однако в том, что именно такие люди получали в те времена возможность выходить в эфир на Белорусском телевидении — прямая заслуга Генадя Буравкина.  Он был лишён чувства зависти к чужим успехам, которой грешат многие творческие, да и не только творческие люди. Наоборот, был способен радоваться этим успехам, ценить профессиональное и высокое, создавать возможности и  открывать перспективы для тех, кто был этого действительно достоин. Ещё одно отличие коллектива, собранного Буравкиным на Белорусском телевидении от того же “Беларусьфильма” — в том, что на киностудию творческие кадры попадали в основном из московского ВГИКа, куда приезжали поступать со всех концов “нашей необъятной советской родины”. Очутившись в Минске, такой русскоговорящий “творческий кадр”, родившийся и выросший где – нибудь в Челябинске, Баку или Кировограде, в упор не хотел ничего слышать о какой-то там белорусской культуре, а тем более осваивать белорусский язык. Даже для написания сценариев по произведениям белорусских классиков приглашались маститые или не очень сценаристы из Москвы или Ленинграда. Оттуда же вызывались и актёры на главные роли.  

 

Такая ситуация наблюдалась тогда далеко не только на  “Беларусьфильме”. Это была негласная установка для номенклатуры во всех “союзных республиках” — перетасовка кадров и постепенное уничтожение национальных культур и языков, проводившееся тогда под лозунгом “создания новой общественно – исторической формации  — советского человека”. Белорусский язык сознательно и целенаправленно вытеснялся из употребления, объявлялся неперспективным, непрестижным, “колхозным”. На нём невозможно было получить высшего образования. В Минске, да и в большинстве других белорусских городов не осталось ни одной белорусской школы. Активно шёл процесс уничтожения мовы в деревенских школах. Недоброжелательное отношение к белорусскому языку поощрялось высоким начальством, и желавшие выслужиться номенклатурные выскочки из белорусской глубинки старательно избавлялись от своего “деревенского” акцента и со злобным прищуром смотрели на всякого, кто пытался говорить на родном языке.

 

 

К моему огромному сожалению, я так и не собрался поподробнее распросить Геннадия Николаевича о том, как ему удавалось в те времена противостоять этому всесокрушающему мэйнстриму имперской политики, проводящейся тогда в СССР,  и создать на БТ уникальный оазис белорусской культуры. Всё думал — будет ещё время…  Одно очевидно —  для того, чтобы отстоять свою позицию и осуществить задуманное в те времена требовалось немало мужества и мудрости. У тех, кто хотел добиться каких – то либеральных послаблений от тоталитарной системы, было несколько альтернатив. Большинство хаяло эту систему в задушевных беседах на кухне, под водку и песни Высоцкого, а на собраниях и митингах покорно голосовало “за”. Единицы выходили на площадь с плакатами, чтобы постоять там несколько минут, а потом годами томиться в концлагерях или психушках. Но были и те, кто пытался менять систему изнутри. Этот метод, например, широко использовали прибалты. Они без особых душевных мук и раздумий вступали в компартию, и занимали ключевые руководящие позиции в своих республиках. Что  позволяло им отбиваться от  “кадровой помощи” из Москвы, сохранять свою идентичность, и  впоследствии — обрести реальную независимость. 

 

Однако ситуация в прибалтийских республиках кардинально отличалась от остального советского пространства. Если в  Прибалтике, да и в Польше в 1920-е – 1930-е годы происходило стремительное становление национальной государственности, воспитывалась  национальная интеллектуальная элита, и закладывались демократические нормы и традиции, которые сохранились в общественном сознание вплоть до эпохи “Перестройки”,  то в Беларуси, да и в других республиках СССР, в это же время под  лозунгами “классовой борьбы” была физически уничтожена наиболее образованная, талантливая и работоспособная часть населения. Тем, кто уцелел, вживлялись в сознание, на уровне инстинкта самосохранения, конформизм, историческое беспамятство и гражданская  апатия. Что во многом и объясняет характер перемен, которые произошли после Перестройки в Прибалтике и в остальных республиках бывшего СССР. 

 

Послевоенное поколение в Беларуси росло в условиях тотальной пропагандистской зачистки информационного пространства. И чуть ли не единственным способом для тех, кто пытался тогда пробить монолитную стену шаблонов и трафаретов тоталитарной системы,  были ссылки на Ленина. Не место здесь и теперь давать подробные оценки этой зловещей и противоречивой фигуре. Однако важно одно — в созданной Лениным эклектичной и запутанной утопической модели “построения коммунизма” при желании  можно найти аргументы, чтобы оправдать любую позицию. Именно это и стали использовать те, кто стремился изменить эту систему, сделать жизнь людей, проживающих на советском пространстве, более осмысленной и свободной.  В театрах тогда повсеместно ставились пьесы Шатрова, в которых цитаты из Ленина  звучали как убийственная критика очевидных и бесконечных ляпов маразмирующего союзного руководства. По рукам, чуть ли не в ранге самиздата,  ходила брошюра с цитатами Ленина по национальному вопросу, где “вождь мировой революции” справедливо называл Российскую империю “тюрьмой народов”, великорусского шовиниста — “подлецом, вором и насильником”, и возвещал о том, что “ни один демократ и тем более ни один марксист не отрицает равноправия языков “.

 

Ссылки на Ленина служили надёжной защитой тем, кто пытался действовать наперекор установкам  тоталитарной машины, и добиваться от неё уступок и перемен. Того, кто цитировал Ленина, уже нельзя было обвинять в диссидентстве и “антисоветчине”. Наоборот, под удар мог попасть тот номенклатурный бонза, который осмелился бы оспаривать идеи “проводыря”. Мы не обсуждали с Генадем Николаевичем эту тему, и я не знаю, насколько искренне он верил в правдивость того идилистического образа Ленина, который был создан официальной советской пропагандой, и с младенчества внедрялся в сознание нескольких поколений советских людей, как и когда пришло к нему понимание истинной сути коммунистической утопии, в которую в последние годы существования СССР перестали верить даже высшие партийные иерархи. 

 

Однако, скорее всего, именно стремление спасти белорусский язык и белорусскую культуру от угрозы полного  уничтожения и стало главной причиной написания Буравкиным поэмы о коммунистическом вожде, где “Ленин думает про Беларусь”. Таким образом обеспечивалась защитная аргументация: раз Ленин думал про Беларусь — значит, он относился  ней как к самобытной и самостоятельной стране. И признавал за белорусами право оставаться белорусами. А это, в свою очередь, звучало для местной номенклатуры как ленинский завет о том, что в стране должна сохраняться национальная культура, а на радио и телевидении — звучать белорусский язык. 

 

Не понимать всего этого и ставить это Буравкину в упрёк может либо глупец, либо провокатор. Впрочем, среди интернет – титушек, редким тявканьем отреагировавших на смерть поэта, немало тех, кто успешно сочетает в себе оба этих качества.

 

 

При всём уважении к советским диссидентам, всё же необходимо признать, что Перестройку, повлекшую за собой крах коммунистического строя и советской империи, затеяли и осуществили не они. Диссиденты были в те времена надёжно нейтрализованы системой, и никак не могли влиять на её состояние. Демократические перемены, на которые откликнулись миллионы советских граждан,  вызревали в самом руководстве КПСС, благодаря таким людям, как Александр Яковлев в Москве, как Генадь Буравкин в Минске. Вряд ли правомерно возлагать на них всю ответственность за результаты, к которым привели эти перемены на сегодняшний день. Однако уверен — решение снять Генадя Буравкина  с поста председателя Гостелерадио Беларуси и отправить его постоянным представителем БССР в Организации Объединённых Наций в Нью Йорк принимали в 1990г. очень неглупые и очень дальновидные люди. Которых, однако, нельзя заподозрить в желании добра, и счастья и независимости Беларуси. 

 

Ведь именно из телевизора, установленного в каждой городской квартире и в каждой деревенской хате, и накатила тогда на массовое сознание белорусов та новая волна агрессивного и циничного популизма, которая, взаимодействуя с тоталитарными стереотипами, десятилетиями внедрявшимися в это сознание, и создала ту гремучую смесь, отбросившую Беларусь в авторитарное прошлое.

 

Уверен, если бы Буравкин не был сослан тогда  в ту “почётную ссылку” и остался руководить Белорусским телевидением, этого бы не произошло, и сегодня мы жили бы в совсем другой Беларуси. В тех процессах, которые происходили тогда, в первой половине 1990-х в нашей стране, Геннадий Николаевич, с его авторитетом, мудростью, выдержкой, талантом оратора, способностью находить общий язык как с диссидентами, так и с номенклатурой, был крайне  необходим. Ведь многие представители номенклатуры с энтузиазмом воспринимали тогда идеи национального возрождения и с интересом присматривались к перспективе демократических перемен. А прорвавшиеся в парламент демократы, не искушённые в нюансах борьбы за власть и не знакомые с тонкостями государственного управления, нуждались в помощи “знающих дело” профессионалов. То, что две эти силы так и не смогли найти компромисс, и привело в результате к тому, что мы сегодня имеем.

 

По возвращении из Нью Йорка Генадь Буравкин оказался невостребованным новой властью. Очевидно, что его видение будущего Беларуси не совпадало с “официальным” курсом. Однако гораздо больше его печалило не это. В наших разговорах он не раз с горечью вспоминал об обструкции, которую устроили лидеры некоторых оппозиционных партий в 2000г. во время подготовки Всебелорусского Съезда за Независимость, одним из организаторов которого он являлся. Дело было не в личных обидах. Недоумение вызывало странное отношение уже сформировавшегося тогда демократического актива к новым людям и новым инициативам. В этом отношении явно доминировала боязнь конкуренции. Именно это — эгоизм, личные амбиции и межпартийная борьба до сих  являются главными проблемами кризиса, который разъедает нашу демократическую оппозицию, не даёт ей сконсолидироваться, чтобы образовать реальную силу для достижения общих целей. Преодолению этих проблем  Генадий Николаевич посвящал немало времени в последние годы своей жизни в наших общественных инициативах — в Раде белорусской интеллигенции и в Совете спутникового телеканала “Белсат”. А ведь были ещё “Батьковщина”, Союз писателей, Общество белорусского языка, Общество белорусской школы, и множество иных организаций и инициатив  в которых он работал, где надеялись на его поддержку, выступление, совет. Всё это была работа на общественных началах, однако она отнимала немало времени, сил и здоровья, которое было уже давно не в порядке. Он периодически ложился в больницу из-за проблем с сердцем, однако люди шли к нему и туда, чтобы обсудить какой-то вопрос, узнать его мнение, взять интервью. 

 

 

В последний раз Геннадий Николаевич пришёл на заседание нашей Рады интеллигенции где – то в начале марта. Перед этим по телефону говорил мне, что не уверен, получится ли, потому что перед этим у него был назначен приём у врача. Но всё же он пришёл. Выглядел осунувшимся. Впервые я увидел его небритым. Мы обсуждали ситуацию в стране, перспективы  демократических сил Беларуси в кампании 2015 года, позицию и действия нашей Рады. Выступление Буравкина было довольно пессимистичным. В связи с разворачивающимися событиями на Украине, ситуация выглядела как никогда тяжёлой. Не радовало и поведение некоторых наших демократических лидеров, которые принялись привычно забалтывать процесс выдвижения единого кандидата и затягивать это дело до момента, когда выдвигать кого-либо будет уже поздно. Мы обменивались мнениями, высказывали предложения, и постепенно стал вырисоваться план действий, которые можно было бы всё же предпринять. Так что то наше заседание закончилось тогда на довольно оптимистичной ноте.  И все, в том числе Геннадий Николаевич, разошлись в приподнятом настроении. Вечером я позвонил ему, чтобы показать проект резолюции, который он обычно вычитывал и делал свои правки. И он сообщил мне, что на некоторое время берёт тайм – аут, потому что должен лечь на обследование в Боровляны. 

 

Больше мы не виделись. Жили надеждой, звонили его жене и детям. Но ему становилось всё хуже… 

 

Боль утраты остра. Потеря невосполнима.  Генадь Буравкин был одним из тех, на ком держалась не только наша Рада интеллигенции. Он был одним из наиболее авторитетных и уважаемых  людей в Беларуси. У него не было карьерных амбиций. Он не преследовал личной выгоды. Этот человек действительно и по-настоящему любил Беларусь и отдавал все свои силы на служение нашей стране и нашему народу.

 

Сегодня, по прошествии сорока дней, Генадь Буравкин навечно занимает своё почётное место в Пантеоне славных сыновей Беларуси рядом с такими исполинами духа, как Максим Танк, Янка Брыль, Василь Быков, Рыгор Бородулин.

 

Светлая память…

 

Владимир Колос, председатель Рады белорусской интеллигенции, для “Белорусского партизана”
belaruspartisan.org